№ 102

Номинация-малая проза

Тема -Романтика отношений

                         Маленькая неоконченная повесть о любви       

                                                                                                          “ И поднимет весна марсианскую лапу, 
                                                                                                            Крик ночных тормозов - это крик лебедей.
                                                                                                            Это синий апрель потихоньку заплакал,  
                                                                                                            Наблюдая весенние шутки людей”.
 

  Лето в том году выдалось в Сибири на редкость жарким. Послеобеденные 
грозы не приносили долгожданной прохлады, и вечера вползали в ночи, отягощенные бременем липкой духоты. Воздух был густо настоян на ароматах петуний и душистого горошка, коими в изобилии засадили городские клумбы. Из раскрытых окон, из транзисторных приемников гуляющих сладкоголосый Валерий Ободзинский пел «Восточную песню» Тухманова, которой суждено было стать шлягером на многие годы.

  В это лето Он был счастлив, как может быть счастлива беззаботная юность.
Ему только что исполнилось восемнадцать лет, Он окончил первый курс престижного ВУЗа, любил и был любим, Ему приветливо улыбались встречные девушки, и улыбка посылалась им в ответ. Еще год назад Он страстно мечтал о факультете журналистики или, на худой конец, филологическом, но родители видели Его только инженером, и Он слабовольно поддался их нажиму, о чем будет жалеть всю жизнь. Правда, маленькую хитрость Он применил: подал документы туда, где был самый большой конкурс, где готовили специалистов по вычислительной технике, надеясь срезаться на первом же экзамене. К своему великому удивлению, нервному расстройству матери и сердечному приступу школьного учителя физики, экзамены были сданы отлично и теперь наступили первые студенческие каникулы.
  Девушка, которую Он любил, была самой красивой и, что было для Него немаловажным, самой умной в их классе. Она закончила школу с золотой медалью, училась в университете и лучшие донжуаны их города увивались вокруг нее. Она же выбрала Его, хотя Он был робок и не уверен в себе в отношениях с противоположным полом. Видимо ей польстила молчаливая настойчивость, с которой Он добивался ее внимания, его преданность, когда в суровые морозы Он вечерами маячил под часами напротив ее окон. Сейчас ее не было в городе, и Он с пятью бывшими одноклассниками шлялся по вечерним улицам. В остроносых туфлях, слегка расклешенных брюках, держа в руках на случай дождя новомодные плащи “болонья”, они шли по той стороне проспекта, которая считалась “Бродвеем”. Интересно, что во всех городах, где Он потом побывал, молодежь для прогулок, знакомств, флирта выбирает только одну сторону центральной улицы. 
  В этот вечер они шли домой к Толику, сыну главного архитектора города. Родители его были людьми прогрессивными и, главное, находились в отъезде. Отцу друзья привезли из Франции сборник русской поэзии, где были напечатаны стихи тех поэтов, которые не очень приветствовались властью. Книга была надежно спрятана отцом, но у Толика в доме не было секретов. Как известно, путь к высокой поэзии ведет через гастроном, куда и ввалилась разудалая компания. В мясном отделе кучка покупательниц с неподдельным интересом разглядывала чудо из Европы - голландских кур, белых, круглых, как мяч, сплошь запаянных в пластик. Тогда еще слыхом не слыхивали об искусственных белках и антибиотиках, от которых куры становятся столь привлекательны. Одна такая европейская хохлатка тут же очутилась в футляре со скрипкой, с которым не расставался Лева, мнивший себя если не Ойстрахом, то уж его заместителем точно. Футляр был на два размера больше скрипки и использовался также в качестве тары. Туда отправились и четыре бутылки грузинского вина “Твиши”, которое, как известно, изумительно сочетается с курятиной и стихами.
  Дома у Толика, после краткого совещания, было решено варить курицу не размораживая и не вынимая из упаковки для сохранения полезных веществ и витаминов. Бутылки были открыты, курица сварена, книга извлечена из тайника… В комнате звучали “Муки любви” Крейцера, извлекаемые Левой из своей многострадальной скрипки, и тут Он заплакал. Книга была раскрыта на стихах Пастернака, в душной ночи вязли строки:
  Мело, мело по всей Земле, 
  Во все пределы.
  Свеча горела на столе, 
  Свеча горела.
Он читал Пастернака первый раз в жизни, музыка двух гениев сливалась в мощную симфонию, Его душа не могла сохранить в себе эту радость, и слезы
катились из глаз. Язвительные и саркастичные приятели сидели притихшие, с затуманенными, обращенными в себя взглядами.
  Так Он узнал вкус вина, стихов и музыки. Потом будут коньяк, Равель и Булгаков, вино и Свиридов, много еще чего будет. Не будет только душной ночи, напоенной запахом петуний и душистого горошка. Не будет Сашки, погибшего в автокатастрофе, не будет другого Саши, прыгнувшего с обрыва в реку и сломавшего шейные позвонки, не будет Левы, бросившего институт, игравшего на своей скрипке в ресторанах, спившегося и умершего, не будет Кольки, растворившегося на наших необъятных пространствах.
  Жизнь у Него предстояла долгая.
 

  Размышление 1  
   
  Отца своего Он не любил. Или Ему казалось, что не любил. В общем, отношение, к отцу было сложное. Из раннего детства сохранилось лишь одно воспоминание: весной они с отцом стоят на берегу могучей реки, по которой плывут огромные грязно-синие льдины. Отец - молодой красивый офицер, его шинель расстегнута, ветер играет её полами и Ему безумно хочется подбежать и уткнуться носом в его колени. Но Он не может этого, зная холодную сдержанность отца, понимая, что оказались они на берегу не ради ледохода, а потому что отец забрал Его из детского сада назло своей теще, Его бабушке, к которой Он был очень привязан.
Эта двойственность в отношениях сопровождала Его до конца жизни отца, стала отвратительной чертой характера. Однажды отец поехал провожать Его в аэропорт – в студенческие годы Он много передвигался по стране. На полпути отец попросил остановить машину, сославшись на неотложные дела, расплатился с водителем и, выходя, как бы украдкой сунул Ему пятьдесят рублей, явно утаенные от матери. Подъезжая к аэропорту, Он понял, что деньги были последними, отцу нечем было рассчитаться за такси домой, и он вышел у автобусной остановки. И как тогда, весной, Ему мучительно захотелось броситься к автомату, набрать запомнившийся на всю жизнь телефонный номер и крикнуть: «Спасибо, папа!” Но Он прослушал объявление диспетчера и пошел на регистрацию.

  Много лет спустя Он с женой и маленькой дочкой ехали к Его родителям провести у них неделю отпуска. Каково было Его удивление, когда на перроне вокзала их встретил отец. Смертельно больной и знающий об этом, он приехал один за сорок километров и растерянно искал их глазами в толпе пассажиров. В такси отец открыл бутылку лимонада, и всё предлагал попить своей маленькой внучке. Лимонад был теплый, пенился, девочка вежливо отказывалась, и тогда Он выпил эту воду. На следующий день всей семьей они гуляли в парке. В городке аттракционов отец на ухо предложил Ему прокатиться вдвоем на чертовом колесе. Удивленный, Он молча взял два билета, они сели в кабинку друг против друга и, когда поднялись над соснами и стали видны крыши города и трубы комбината, Он дважды щелкнул затвором фотоаппарата.

  Через четыре месяца отца не стало. Он спокойно перенес траурный митинг, рыдания матери, залпы оружейного салюта, поминальные хлопоты. И только вечером, когда они с матерью остались одни в полутемной комнате, Он вспомнил и тот лимонад, и его глаза над соснами, и весеннюю реку, по которой плыли огромные льдины, и горе захлестнуло Его.
 

  Размышление 1 (продолжение).

  У Него было странное отношение к старикам. Он равнодушно проходил мимо них, но иногда что-то задерживало Его взгляд на старом человеке, он в мыслях прорисовывал его жизнь, пытаясь определить причины возникновения морщин, согбенности, шаркающей походки. Старость у нас преимущественно бедная, но есть что-то в тихой, чистой старушке, сидящей на скамье в парке, отламывающей кусочки от булки над расстеленным на коленях платком, что не позволяет назвать ее нищенкой. Он садился на противоположную скамейку и, притворяясь дремлющим, через полуприкрытые веки смотрел, как она экономными движениями стряхивает крошки с платка себе на ладонь, и знал, что это не от скупости, а приучена она к этому всей своей, да и нашей, жизнью.
  Однажды в Перми Он со своей будущей женой спешили на трамвай. Запрыгнув на ходу в дребезжащий вагон, Он, придерживая девушку, висел на подножке, и какая-то мысль не давала покоя. Внезапно, разжав руки, Он спрыгнул на землю и побежал назад. На замусоренной остановке, в пыли сидел безногий старик в выгоревшей гимнастерке, с медалью “За отвагу» на потертой ленточке. Он выгреб из карманов все деньги и вложил в дрожащие ладони солдата, который пытался произнести какие-то слова благодарности. Это Он должен благодарить его, и Ему было абсолютно наплевать на то, что, скорее всего старик пропьет эти деньги в ближайший же час. Он обернулся и встретился взглядом со своей невестой, которая терпеливо ждала, взяла Его под руку и они молча пошли, потому что денег на трамвай уже не было.
  У Виля Липатова в романе “И это все о нем” главный герой имеет странность оклеивать кабину своего трактора фотографиями стариков. Какое-то особенное отношение к старости Он увидел в стихах Татьяны Бек, спросил при встрече поэтессу об этом, она честно призналась, что объяснить не может. Не мог объяснить себе и Он, как сочетаются в Нем трепетное отношение к чужой старости с холодностью, подчас жестокостью, к своей матери. Совсем недавно, год назад, ярким днем поздней осени они сидели вдвоем на кухне. Он был чем-то занят и вполуха слушал рассказ матери о том, как она все приготовила к зиме, сколько и каких припасов у нее есть, в ее голосе появились незнакомые интонации, что заставило Его поднять голову и посмотреть на мать. Она была прозрачна в лучах солнца, заливавшего кухню, она была той старушкой со скамейки в парке, это была совсем не та молодая женщина, рассказывавшая Ему одной ей ведомую сказку об антилопе. Он ясно осознал, что очень скоро она уйдет, это солнечное видение будет преследовать Его до конца дней, горячая волна поднялась к горлу, он рванулся было обнять ее, приласкать ее седые волосы, но вместо этого с деланным равнодушием отвернулся к окну.
Ну почему мы так жестоки к близким?


  2.

  “ Пароход белый, беленький, 
  Черный дым над трубой”.

   
  Пароход шлепал колесами по великой сибирской реке уже вторые сутки, а конца их пути на север от дома не было видно. Они с Фантомасом швыряли окурки с верхней палубы, находя развлечение в созерцании унылых пейзажей, медленно уплывавших назад. Между тем счастливым летом и этой пароходной скукой прошел год. Но, что это был за год…
  Из института Его выгнали перед зимней сессией. Собственно, выгнали не только Его, расформировали всю студенческую группу под неудачным номером 2-87(старшее поколение помнит, что это была стоимость бутылки водки). Разогнали за буйное поведение, злоупотребление тем, что скрывалось под номером группы, но затем поняли, что переборщили, пообещали тем, кто сможет достать медицинские справки о тяжелых болезнях, предоставить академические отпуска. Его хватило только на фолликулярную ангину, но этого оказалось достаточно, и Он с пятнадцатью бездельниками был свободен до следующего сентября. Не найдя себе занятия Он накупил альбомов и книг по древнерусской живописи и с головой ушел в мир Рублева, Феофана Грека, Дионисия. Через месяц он свободно отличал икону Богоматери Владимирской от Казанской и на этом самообразование закончил. Роман его протекал вяло, неумолимо стремясь к затуханию, хотя и натыкаясь на сопротивление с ее стороны. Весна взбудоражила молодую кровь, начались шатания с закадычным дружком Левой по злачным местам с единственной целью получения первого сексуального опыта. Он приволокнулся за молоденькой официанткой из молодежного кафе, они очень быстро влюбились друг в друга и как-то незаметно оказались в одной постели. Вот тут-то девушка и сообщила Ему, что невинна, и не хотела бы близких отношений без серьезных намерений с Его стороны. Таковых у Него не было, и отношения остались платоническими. ( Девушка выросла, закончила институт, была депутатом горсовета, сейчас владеет тем самым кафе. Интересно, помнит ли она того, кто пожалел ее невинность?)
  Скуки ради Он поехал в студенческое общежитие, где неожиданно встретил такого же разгильдяя Попандопуло, облаченного в форму студенческих строительных отрядов. Обалдевший от такой красоты Он тут же согласился вступить в отряд, уезжавший через месяц строить новый город на Севере. Попандопуло быстренько завербовал еще нескольких однокурсников и уехал в составе группы квартирьеров. А Он теперь стоял с Фантомасом на верхней палубе и думал о том, что ждет их в тайге.
  А ждал их Попандопуло. Он приветственно размахивал руками с высокого обрывистого берега, к которому швартовался пароход. По дороге в лагерь Витек рассказал, что уже приехали отряды из Орла, Казани, Магнитогорска и что самые лучшие девушки у орловцев, и одна – загляденье, но он уже ее зарезервировал для себя, так что ни-ни. Зная Витькину привычку приврать, Он скептически хмыкал – дескать, утром увидим. Утром они увидели вечную мерзлоту, которую надо было вырубать топором, выдалбливать ломом, выгребать из траншеи лопатой, а то и руками. Спину палило солнце, но снять робу не было возможности – гнус облеплял мгновенно, тысячи комаров впивались в тело. После обеда выяснилось, что прорубленная их бригадой траншея наполовину заполнилась растаявшей под солнцем мерзлотой и необходимо срочно укладывать трубы, пока она совсем не обвалилась. Поздно вечером бригада доплелась до реки, где якобы помылась и, не заходя в столовую, добрела до своей палатки. Так началась жизнь, полная романтики. Их бригаду с канализации перевели на теплотрассу, потом на разгрузку барж, потом на строительство водозабора. Хитрый Попандопуло устроился снабженцем, рассекал по лежневкам на оранжевом “Магирусе”, одетый в чистую зеленую форму с множеством нашивок, а Он каждый вечер шел с работы с единственной мыслью – добраться до кровати и забыться до утра. Но молодость брала свое и вскоре Он по вечерам наглаживал форму и часами просиживал у костров, слушая песни Визбора, Кукина, Окуджавы. И всегда у этого же костра оказывалась удивительно красивая черноглазая девушка из медслужбы Орловского отряда. Она была красива загадочной красотой Марии Магдалины, от Нее “веяло древними поверьями” и форма ССО на ней казалась греческой туникой. Его робость опять сыграла с ним злую шутку – Он не осмелился даже спросить Ее имя. Вскоре на строительство приехал популярный в то время вокально-инструментальный ансамбль, который пел на сцене из железобетонных блоков, а потом всю ночь играл для танцующей молодежи. Он единственный раз пригласил Ее, обнимая в танце, чувствовал, как напряжено Ее тело, не понимал причины этого и так и не узнал, как Ее зовут. Через неделю Его скрутил жесточайший желудочный приступ, и медики на самолете отправили Его в областной центр.
  Привычная городская жизнь быстро привела Его в обычное состояние. Лето катилось к закату, в институт начали съезжаться однокурсники. В конце августа вечером принесли телеграмму, адресованную ему: “Буду тридцатого теплоходом Скрябин очень хочу тебя видеть Нелли”. Он ни минуты не сомневался, что это развлекается Попандопуло, и решил организовать ему достойную встречу. Утром Он узнал, что “Скрябин” прибывает в 20 часов, в шесть вечера с бутылкой водки и закуской приехал в общежитие и уговорил Вальку Князева поехать с ним на речной вокзал и выстроить почетный караул охламону Попандопуло. На вокзале их огорошило объявление о том, что теплоход прибудет в 23.30. Промаявшись до одиннадцати часов, они увидели зарево огней теплохода в излучине реки и через несколько минут волна зеленых тужурок выплеснулась на причал. Приметив знакомых ребят из университета, Он спросил, где их отряд и, получив ответ, что прибудет следующим рейсом, остолбенел. Валька заржал и, забрав водку, смылся. Поток студентов обтекал Его, редея, пока на палубе не осталась лишь одна девичья фигурка. На ватных ногах Он пошел Ей навстречу.
  До последнего автобуса оставалось десять минут, только бегом Он успевал на него. О том, что Он останется ночевать в другом городе мать не допускала мысли. Выслушав Его путаные объяснения, Она подала вырванный из журнала “Юность” листок, на котором был написан Ее домашний адрес, и сказала, что они уезжают московским поездом. Он пообещал быть утром на вокзале, и по темным улицам помчался на остановку. Он успел на автобус, успел утром и на вокзал. Он только забыл, что на Москву уходят два поезда, причем один ночью. Ее отряд уехал ночным.
  Первое письмо от Нее пришло через три дня, на конверте стоял штамп почты вокзала города Омска. Дрожащими руками Он вскрыл конверт, долго, непонимающе смотрел на единственную строчку, и краска стыда жаром опалила лицо. “А Вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?” За три минуты Она поняла в Нем все! Сгорая от нетерпения, Он достал конверт с уже надписанным адресом, черкнул “Я постараюсь” и побежал, нет, полетел к ближайшему почтовому ящику.
  И были письма. Было много писем. Было фантастически много писем. Они писали друг другу каждый день, они разговаривали утром, днем и вечером. Он писал Ей на лекциях и дома, Она отвечала даже из машины (работала Она фельдшером на “Скорой”). Они любили взахлеб, не видя глаз, не ощущая тела.
  Потом все рухнуло. Не потому, что Она была еврейкой, а Его мать ярой антисемиткой, а потому, что Он был трус, подкаблучник, и не сумел защитить Ее и свою любовь. Ее последние письма были наполнены растерянностью и горькой нежностью, Он жестоко не отвечал на них. И писем не стало. По привычке Он заглядывал в почтовый ящик дважды в день, но писем от Нее не было уже никогда.
  Прошло два года. Он летел домой с практики, в самолетах и аэропортах пересадки спал, потому что всю предыдущую ночь процеловался со своей невестой. Дома его никто не ждал, родители были на курорте, это радовало, как и то, что через две недели нужно ехать на военные сборы, на берег самого синего в мире моря, после этого – преддипломная практика и защита.
  Дома, стоя под душем, Он не сразу расслышал звонок в дверь. Замотавшись полотенцем, повернул ручку замка, на пороге соседка протягивала телеграмму, дожидавшуюся адресата уже неделю. Смысл текста долго доходил до Него, но так и не дошел. Семь слов: “Я общежитии два университета комната 645 Нелли”. Розыгрышем это быть не могло, но причем здесь университет, какое-то общежитие? На часах стрелки показывали половину первого ночи, до утра Он провалялся без сна. Утомленный перелетами, бессонными ночами на следующий день Он стоял перед комнатой 645, не решаясь постучать в дверь. Наконец Он толкнул ее и остановился на пороге. Три девушки неслышными тенями выскользнули из комнаты, у окна стояла Она, повзрослевшая, но еще более прекрасная. Они 
молчали, так же молча вышли на улицу, широкой аллеей прошли на берег реки. Они гуляли несколько часов, Она рассказала, что сдала экзамены на филологический факультет и вчера была зачислена (это при конкурсе пятнадцать человек на место), что в прошлом году ездила с друзьями в этнографическую экспедицию и что-то еще, что было неважно и неинтересно. Наконец Он собрался с духом и спросил, зачем Она приехала. Она молчала, потом сняла туфли и опустила их в воду. Река подхватила белые лодочки и понесла их на Север, к городу, который начинали строить Они.
  На следующее утро Он с букетом цветов стоял у знакомой комнаты. Что-то изменилось в интерьере, Он не сразу понял, что на Ее кровати не было постельного белья. Девчонки-первокурсницы, смущаясь, рассказали Ему, что Она забрала документы и сегодня улетела домой.
  Он шел по городу, не замечая дороги. Ему было отчаянно жаль уходящей юности, Он проклинал себя за малодушие и трусость, но надо было жить, жить жизнью, в которой никогда не будет Ее.
  И Она наказала Его еще раз.
  Через несколько лет Он, женатый и успешный, захотел узнать, что же все-таки произошло с Ней. Возможности у Него были значительные и, спустя неделю, секретарь положила на стол справку, в которой говорилось, что Она вышла замуж ровно через год после Его свадьбы, переехала в город Курск и проживает по означенному адресу.
  В Курске Он оказался спустя двенадцать лет. Зачем пошел в Ее дом Он и
 сам не знал, и с удовольствием выслушал сообщение открывшего дверь мужчины, что такие здесь не проживают. Он шел по центральной улице и напряженно вглядывался в лица встречных девушек, пока не сообразил, что Ей уже за сорок и не будет Она весело спешить на дискотеку. И тут Его взгляд наткнулся на вывеску “Горсправка”. Приветливая старушка через пять минут подала Ему розовый бланк, в котором было написано, что означенное лицо в Курске не проживает. На вопрос “Куда же она выписалась?”, старушка пожала плечами, но, увидев Его неподдельно огорченное лицо, поманила Его сухим пальцем и прошептала прямо в ухо:
“Сынок, это запрещено, в Израиле она”.
  А, впрочем, Она ведь знала, что Он не смог сыграть на флейте водосточных труб.

  Давно истлела зеленая форма студенческого строительного отряда “Электрон”, но споротые нашивки и значки Он бережно хранит в шкатулке с самыми важными документами, а в его истерзанной памяти временами возникает иконописный лик девушки с чертами Марии Магдалины.